Найден в сентябре 1996 года в лесу 500 метров западнее урочища Чурилово Гагаринского района в воронке от снаряда. Захоронен в братской могиле ур. Медведки в сентябре 1996 года.
Война не закончится до тех пор, пока не будет похоронен последний солдат. Эту заповедь знают все послевоенные поколения. Сквозь проблемы и события дня сегодняшнего доносится до нас эхо кровопролитных битв и сражений. А иногда сверкнет молнией для ныне живущих весть о «без вести пропавших». И сожмется чье-то сердце, и развяжется еще один узелок нашей истории…
Летом этого года в Дуванский райвоенкомат пришло письмо из Смоленской области. Маленькая записка из прошлого нашла своего адресата спустя шесть десятилетий. Вот что написали в сопроводительном документе поисковики из города Гагарина: «Здравствуйте! Во время поисковой экспедиции мы нашли несколько наших бойцов, у которых были медальоны. На одном с трудом удалось разобрать такую запись: «Адрес бойца на Родину. БАССР, Дуванский район, Сафоновский сельсовет, деревня Трапезниковка, Чекмаревой Марине Филипповне». Фамилии бойца в этой записке не оказалось. Мы решили искать и обратились к вам с просьбой помочь установить, есть ли такой сельсовет, деревня, фамилия. Этот солдат погиб, вероятно, весной 1942 года. Хорошо бы обратиться в средства массовой информации, вдруг получится найти родственников бойца. Он и его боевые друзья будут похоронены на братском кладбище в канун шестидесятилетия начала войны. Смоленская область, г. Гагарин, переулок Студенческий, отряд «Рейд». Так председатель районного совета ветеранов деревни Сафоновка Николай Степанович Чухарев получил последний поклон и привет от своего отца. Сомнений тут быть не могло. В январе 1942 года сорокачетырехлетнего Степана Васильевича Чухарева призвали в армию. Весной того же года во втором письме домой он писал, что их везут под Ржев. Затем пришло извещение — «пропал без вести». Пятьдесят девять лет семья ничего не знала о его судьбе… Скупые строчки записки дают мало информации о последних днях и часах, прожитых Степаном Васильевичем. Возможно, что он свое послание написал в перерывах между атаками фашистов.
Николай Степанович ответил поисковикам «Рейда». Они не замедлили отозваться вновь: «Здравствуйте, уважаемый Николай Степанович. Да, вероятнее всего, мы нашли останки вашего отца Чухарева Степана Васильевича. Он погиб у деревни Долгинево Гагаринского района Смоленской области. Там же недалеко и похоронен в братской могиле. Степана Васильевича и его боевых друзей мы нашли на болоте в воронке от снаряда. Деревень там в округе уже не осталось, кругом глухие леса. Самые тяжелые бои шли с января по май 1942 года. Сможете ли вы сами и ваши родственники приехать в наши края? Сохранилась ли у вас похоронка на папу, его письма? Можно ли нам получить их для музея? Еще мы хотели бы попросить вас поподробнее рассказать об отце: каким он был, кем работал до войны, по возможности вышлите копию его фотографии. Высылаем вам копию заключения эксперта об исследовании записки, которую мы обнаружили».
Летом будущего года Николай Степанович собирается съездить в Смоленскую область, побывать на могиле отца. С собой он повезет горсть родной земли, приветы и поклоны тех, кто при жизни знал Степана Васильевича.
Алексей ОСИПОВ. Газета «Република Башкоротостан»
Сын Степана Васильевича — Николай Степанович Чухарев составил ряд очерков об истории родной деревни и истории своей семьи. Приводим отрывок, рассказывающий о Степане Васильевиче Чухареве.
Самый ценный вклад свой оставил Степан Васильевич Чухарев в первую очередь в своих детях, которых у него было семеро. Значит, есть продолжение рода Чухаревых. Внуки, правнуки.
А еще в делах своих, в самой обыкновенной крестьянской работе, которую выполнял каждый день, как нечто потребное для души и обязательное приложение к жизни. Да, только благодаря его огромной трудоспособности, трудолюбию так много успел сделать наш отец, нам, семерым его детям удалось именно выжить сначала в трудные военные годы и жить до настоящего времени. Отсюда можно сделать такой вывод — становление детей, их жизнеспособность во многом определяется делами родителей…
В предвоенные 1940-41 годы, а вернее, когда началась война, в деревне Трапезниковка из 24 хозяйств, было три больших семьи, где было по 7 человек детей. Если из этих трех две семьи были материально боле менее покрепче, то наша семья по сравнению с теми семьями влачила жалкое существование. В силу таких обстоятельств, как земля, земельный надел. Крестьянин,как известно, в деревне раньше жил землей.
Еще в то время, когда поженились отец с матерью в 1918 году, земля тогда принадлежала башкирам или кем-то была у них откуплена или взята в аренду.
У отцовских родителей земли было мало — 12 десятин на большую семью (6 братьев, 5 сестер), что едва хватало прокормить такую семью. А чаще вынуждены были работать в батраках у тех, кто имел достаточно земли. Это родители отца, а родители матери вообще были казенными крестьянами — безземельные жили на кардане, где имели только огород для посадки картофеля. После женитьбы, отец чтоб не быть в батраках уехали почти в лес, где на берегу реки была небольшая чистая лужайка для посадки картошки, а под посев стали расчищать — срубали лес, строили дом, сараи, корчевали пни, расчищали, разрабатывали и сеяли в основном в первое время рожь и овес. Работал отец очень много.
В 1930 году организовался колхоз, положение улучшалось, особенно для тех. У кого не было земли. Отец приехал обратно в Трапезниковку. Начали работать в колхозе, появилась возможность занимать определенный участок работы ежедневно. У отца основная работа была с лошадьми. Зимой — на конном дворе конюхом, летом пас жеребят в лесу, на горе, где было небольшое озерко для водопоя. Хотя и жеребята скотина вольная, могут бегать быстро: за пару часов оказаться где-нибудь за 30-40 километров. И доставляли эти жеребята немало хлопот. В то же время эта работа позволяла отцу выполнять много дополнительных дел, таких как в летний сезон охоты ловил много кротов, шкурки сушил и сдавал. Осенью промышлял белку, зайца, рябчика и другую дичь и зверя.
А еще была возможность заниматься пчеловодством. В лесу делал колодные дуплянки, вешал их на ели, ловил диких пчел. В то время такой вид пчеловодства был распространен в нашей местности. В наших лесах этим занимались многие любители-пчеловоды. Еще одно было у отца занятие в лесу, казалось бы, ненужное. В то же время, очень необходимое. В начале лета, пока с молодой липы снимается кора — лыко, которое в это время можно заготовлять впрок, чтобы зимой плести лапти. Молодым людям, пожалуй, не понять. Что такое лыко, и какое значение тогда имели лапти. Это была основная обувь идя всех, а особенно для рабочего человека.
Было трудно, но выжили
Ясно, что далеко не все мужики, а только хозяйственные, заботливые заготовляли лыко летом, чтоб зимой по глубокому снегу не ходить в лес за этим лыком. И еще — летом, заготовленное лыко, называлось меженное лыко, было крепкое, почти как кожа и лапти из него получались гораздо прочнее, как бы вроде износоустойчивее.
Забегая несколько вперед, хочется сразу отметить, что летом 1941 года, когда уже шла война. Отец предполагал, что не исключена возможность и ему придется ехать на войну, на фронт. Сколько успевал. Старался заготовить лыко для лаптей. А когда ушел на войну, мы пользовались этими готовыми лыками года три после его ухода. И очень были благодарны отцу, так как нам малолетним в свою очередь помогло ходить в лаптях, а не босиком.
А это все в немалой степени помогло даже выжить. Удивительно то, что наша материально-нищенская семья именно способной выжить в дальнейшем и жить, можно сказать, не хуже, чем те большие семьи. А ведь к ним вернулись их отцы с фронта — Семен Никандрович и Александр Иванович. Мы же вынуждены были выжить без нашего отца-кормильца, как говорится, самостоятельно. Нет, не за счет каких-то отцовских накоплений. Только небольших тех запасов, которые остались от отца. Зерно, мука, спички, мыло, соль. Соль. Попробуйте какую-либо пищу из травы поесть. Да еще без соли. У многих в деревне соли не было.
Отступление
И тот, кто перенес этого, не испытал, как говорится на своей собственной шкуре, тот может не понять, что значит жить и выживать во время войны, да особенно в первые послевоенные годы без родителя — отца, когда нас у матери шесть ртов. Всем надо что-то поесть, да еще одеть что-то (Саша, старший, в марте 1942 года тоже был взят на войну). Работа, порой непосильный труд, каждый день в колхозе и в своем хозяйстве. Кто сколько сможет. Таков был наш удел малолетков. Семейная особенность и привычка жить единой дружной семьей. Обходиться малым, почти одним куском, а если надо, то делить этот кусок на всех. Эти, не писанные истины, остались в семье до настоящего времени. Имею в виду нас, старших. Как одну семью. В то время как у каждого из нас есть своя семья.
Отцовские лапти
Работал отец очень много. Ни одной свободной минуты не мог сидеть без дела. Другие деревенские мужики (выражаясь вульгарным языком) могли часами сидеть курить табак, «точить лясы» и «скалить зубы». Он это не умел. Так не мог, да и, наверное, не хотел. За что его мужики — табакуры избегали или, вернее всего, он их избегал, сторонился таких мужиков. Был, так сказать, не компанейский, почти всегда серьезный и знал только одно дело – работу.
Спал мало, вставал рано. Обычно зимой вечером после трудового дня при тусклом горении чадящей керосиновой лампы, обычно без стекла, только один фитилек, отец чаще всего плел лапти. Утром до завтрака опять лапти. Пара лаптей за ночь была у него готова. Тогда садился за завтрак и на работу. Ориентировочная. Примерная цена или стоимость: три пары лаптей можно приравнять как одна бутылка водки. Лапти были нужны всем. В колхоз принимали или брали лапти очень дешево. Леспромхоз закупал для рабочих лапти более сходно и за деньги. Да только ни одной пары лаптей за водку отец не отдавал. Также и в колхоз или леспромхоз за деньги никогда не отдавал. В деревне были женщины — вдовы, а также ребятишки — сироты или просто бедные люди, у которых купить было не на что даже пару лаптей. Почему-то было так, как его обязанность всех обувать — и обувал. Два-три десятка пар готовых лаптей висит в сенях. Приходили, выбирали, какие подходят к ноге, брали. Говорили «спасибо». Износились лапти, а на работу надо — шли опять к Степану Васильевичу. Снова просили, и он как вроде всем обязан был готовить эту обувку. Просто считал, что должен помогать людям. И боже упаси, чтобы взять копейку. От себя лучше согласен отдать, чем взять деньги с кого-либо.
Отец-охотник
Зимний период, уход за жеребятами или рабочими лошадьми ему позволял еще в свободное время заниматься ремонтом хомутов, узд, другой сбруи, ремонтом или изготовлением гужтранспорта: сани, дровни, телеги. Иногда его на работе заменяла мать — Марина Филипповна, она оставалась на конном дворе с жеребятами. Отец уезжал в Дуван или в Сулею в обоз, тогда возили колхозное зерно на лошадях сдавать государству. Попутно отец увозил для сдачи пушнину: шкурки зайцев, белок, другую дичь, изготовлял и увозил чучела птиц и зверей. Ему. Как охотнику, давали задания — чучела делать. Хотя и охота для него была дополнительная работа. В свободное от основной, колхозной работы время, тем ни менее считался как охотник-промысловик.
Сохранился документ.
Штамп Охотнику-передовику
Дата 12-12-1940 года Чухареву Степану
№ 11/5/10 Васильевичу
г. Уфа, ул. Фрунзе, дом 50
Показатели Вашей работы за последние три года были достаточно высоки (1937-39 годы). За 9 месяцев текущего года Вы также имеете хорошие результаты.
Сообщите, как Вы начали промысел IV квартала. Какие звери являются основными в промысле текущего года. Каких зверей следовало бы запретить к промыслу. Особое внимание просим уделить уничтожению волков, из птиц — черного ворона. Используйте Ваш опыт. Привлекайте всех охотников-промысловиков и любителей к охране животноводства. Добейтесь полного уничтожения вредных хищников в вашей зоне.
Начальник гос. охот. инспекции
при СНК БАССР. Ежков
Осенняя охота — два основных вида: шкурки белки и зайца. Летом — шкурки крота. За сданную пушнину на вырученные деньги каждый раз покупал и привозил домой самое необходимое для семьи. Хозяйство крестьянское. Семья большая, большие и потребности. Одних ложек 9 штук надо. Миски, тарелки, горшки, чугуны, кружки и стаканы. Это в доме. Во дворе нужны вилы, лопаты, топоры, молотки и лом, отцовские сохранились до настоящего времени. Покупал большое точило, которым пользовалась вся деревня, а позднее на этом точиле точили топоры плотники на строительстве. Все нужное покупал, привозил, запасал и запасал. Опять же соль, которой было запасено очень много. В деревне, да и не только у нас в деревне в военные годы (1941-45) многие жили без соли, ходили за многие километры за солью, искали, покупали за большие деньги. Мы были избавлены от этого. У нас соль была.
Все для семьи, все для детей
В деревне, кто его знал, до настоящего времени вспоминают с большой благодарностью. А мы. Дети, тем более за то, что он был человек хозяйственный и запасливый. Может, таким быть его заставляла нужда, да. Пожалуй, не это. Просто такой человек был не «ветродуй» беззаботный какой-нибудь.
Нет, не пропил на вине или водке ни одной копейки, тем более где-тона стороне, а не дома. Если и покупал чекушку — другую, бутылку ли водки, то обязательно привозил домой, отдавал матери. Она хранила до гостей, до праздника. Табак, папиросы ему были не нужны.
Конфеты или тогда сахар комовой покупал понемногу, очевидно, из-за нехватки денег, дома к чаю был мед. Может и не всегда, но часто с собой в карман, завернутую в бумажку, завязанную в чистую тряпочку, брал конфетку, две или кусочек сахара. Таскал с собой недели две — три, от случая к случаю вспоминал, разворачивал и откусывал понемногу, по крошечке, чтоб посластить во рту.
Отец иногда немного выпивал, но, сравнивая с теперешним пьянством, можно даже не считать, что выпивал. Только по причине праздника, на свадьбе, с гостями в компании. Для этого дела на печке стоял всегда бочонок, вернее, лагушок с брагой, литров на 8-10. Иногда в резерве в уголке — четверть, трехлитровая стеклянная бутылка, про запас. Бражку обычно готовила мать из некачественного меда, смешанного с пергой, взятого у пчел в лесу чаще всего от погибших семей. Сам отец не был специалистом спеть или сплясать, но любитель был веселых компаний да еще с гармошкой. Бывало, идут по деревне молодежь с гармонью, пригласит в дом. Отведет душу, вместе с ними повеселится.
Рыбалка, рыба
В весеннее время отец спал совсем мало — часа по 3-4 в сутки. Утром рано чуть свет уходил на рыбалку. Весной ловил рыбу после ледохода, сначала саком. Когда вода начинала спадать мордами-вершами. Рыбы ловил много, лишнюю отдавал нуждающимся, кто сам не способен рыбачить, одиноким женщинам. Часть солили и увозили или высылали в Дуван, кому-то из родни или просто знакомым. Рыбу, что помельче, солили и вывешивали: вялили или сушили. Впоследствии и эта рыба очень пригодилась. Так, например, 1943 год был очень трудным и голодным. Война да еще неурожай. В деревне были рабочие на заготовке, а весной на сплотке леса и сплавляли его по Юрюзани. Кормить рабочих иногда было нечем. Были случаи, что брали у нас сушеную рыбу, варили в столовой и кормили этих рабочих. А еще молодые парни из числа этих рабочих приходили к нам, спросив разрешения, залезали на чердак, где в кадках была сушеная рыбешка, набирали в карманы и угощали еще девчат вместо семечек. Голод был не тетка, по-видимому, были рады и сушеной рыбе. О деньгах каких-либо» никогда не было и речи, отдавали за спасибо.
Отцовская закопь, дорога
О том, что отец не умел плохо работать, можно убедиться еще и теперь, если пойти по дороге, по закопи, которую разделывали перед войной в 1940 году от сухой речки, гора в Трапезниковку. В то время колхозам давали задания по дорожному строительству. Колхоз также доводил задания до каждого рабочего-колхозника.
Деревня Трапезниковка в то время была второй бригадой колхоза «Победитель». Задание: расширение Трапезниковекой закопи. Участки же порасширению, раскопке доводились руководителями колхоза чаще всего по «лошадиному принципу». Больше грузят обычно на ту лошадь, которая везет.
Также и отцу был отмерян участок в самой середине горы, где сплошной камень, почти скала. И протяженностью также «не обделили»- 40 метров. Однако много позднее уже в послевоенные годы, когда прогоняли первый самоходный комбайн на уборку в Трапезниковку, многие участки этой закопи были узковаты для проезда, их пришлось спешно расширять. То место, которое разделывал отец, еще и сейчас остается самым широким на этой дороге закопи. Даже после неоднократной теперь уже разработки бульдозерами.
Получалось так, в каждом деле, на любой работе отец приносил себя как бы в жертву общественной работе. Да как же мог он сделать мало или сделать плохо, тем более для общества, для колхоза, для своих сельчан, наконец. А как потом он будет им в глаза смотреть. Нет. Ему не позволяла совесть. Также и для своего хозяйства, для своей семьи. Для своих детей. Далеко не все люди такие.
Очень доброй души был человек
Так отзываются еще и сейчас односельчане. Анна Сафонова рассказывает: «В то лето мой муж Валериан Васильевич в лесу охотничал, ловил кротов. 22 июня 1941 года началась война. А в первых числах июля ему дали повестку.
Сборы были очень спешные, на второй день он уже уехал в Дуван в военкомат и дальше, на фронт.
Около тех мест, в лесу, где охотничал мой муж, Степан Васильевич пас жеребят. Он знал, где Валериан ставил капканы-кротоловки и когда узнал, что его забрали на войну, сходил, снял эти кротоловки, собрал попавших кротов, снял шкурки, высушил.
По осени он ехал из Дувана, зашел к нам и отдает деньги. Я удивилась «Какие еще деньги!? Зачем?» Степан объяснил, что увез и сдал шкурки кротов,те, что остались в шалаше у Валериана, и те, что попали еще после его ухода. Я стала отказываться, но он настойчиво говорил: «Бери, Анна, это ваши деньги, они тебе будут нужны. У тебя семья, пятеро детей, каждая копейка дорога для ребятишек. И еще вот что, возможно, Валериан вернется домой. Скажешь ему, что кротоловки я его все собрал, связал и повесил на ту елку, где у него был шалаш. Закрыл берестом, чтобы лучше сохранились.»
В 1944 году раненый Валериан вернулся домой с фронта. Я вспомнила и рассказала ему, что когда-то говорил мне Степан. Он пошел в лес, нашел там эти капканы, что повешены были на елке, которые в последствие Валериану очень пригодились. И не однажды за все были благодарны Степану.
Я и сейчас его часто вспоминаю. Всегда говорю, что очень доброй души был ваш отец.
Придется ехать на фронт.
Война. Идет самый трудный переломный период. Начало 1942 года, враг под Москвой. Мужики — основная сила на фронте. Отец перенес операцию, язва желудка. Тяжелую работу выполнять не может, особенно в первые месяцы после операции, вернее. Не должен был выполнять, да где там. Война идет. Кто даст справку — освобождение от тяжелого труда.
В ту зиму отца послали возить лес на лошади: от колхоза выполнять государственный план по лесозаготовкам и вывозке. Работали в Сафоновке, домой приезжали только на выходной воскресный день.
1942 год 14 января. Новый год по старому стилю. Из Дувана на праздник прибежали на лыжах учащиеся 10 класса, семнадцатилетние парни- друзья: наш старший брат Александр и его друг из Метелей Виктор Поспелов.
Парни шли из школы. Бежали на лыжах, радовались, что шли на праздник домой. А получилось — не до праздника, когда из дома на войну, на фронт уезжает отец. Из Сафоновки отец приехали втроем. От вошедших трех мужиков в нашей маленькой избушке в двадцать квадратных метров сразу стало тесно. Все пространство, кроме прохода занимали большая печь, деревянная кровать в пол-избы да стол. Мы знали свое теплое место на печке.
С отцом тогда приехали его племянник Сафонов Дмитрий и отцовский друг — Мигранов Захар. С гармошкой. Но веселья не чувствовалось, хотя все трое были немного выпивши
Здороваясь, отец не смог сдержать слез, и всем стало ясно, что он уезжает от нас надолго, а может и навсегда на войну. А нас, на печке сидящих, получилось много, как в муравейнике: восемь ребятишек. Там с нами и Саша, и Витя Поспелов.
По-видимому, глядя на нас, сидящих на печи кучу ребятишек не по себе стало и Захару. Сквозь слезы. Едва сдерживаясь, чтоб не заплакать, он говорит отцу: «Почему такая несправедливость, Степан? Ты старше меня годами, у тебя семеро ребят. Тебе дали повестку, хотят тебя отправить на войну, на эту проклятую. У меня ребят только трое, я дома остаюсь. Неправильно получается. Давай я с тобой поеду вместе в военкомат, там же тоже люди сидят, понять должны, что у тебя семья такая большая. Как Марина одна семерых ребятишек кормить будет?» Отец отвечал: «Успеешь, Захар, все твое еще впереди, может, за нами же следом поедешь. Я не один такой большесемейный. Мы вместе с Семеном Никандровичем едем, а у него еще больше нашего семья: восемь ребятишек и Анисья тоже вот одна с ними остается. Война нас не спрашивает, сколько у тебя детей и хочешь ты или не хочешь, а вот прислали бумажку-повесточку, значит, придется ехать!»
Захар Мигранов
Так его у нас в деревне называли. Настоящее же его имя было Файзрахман Мигранов. Татарин по национальности. Да это имя Файзрахман едва ли кто знал в то время. Его все называли просто Захар, а молодежь — дядя Захар. Они жили у нас много годов. Говорили, что приехали они в Трапезниковку из какой-то деревни Явголдино Байкибашевского района. Захар был хороший специалист по валенкам или пимокат. Говорил по-русски чисто, без акцента, играл на гармошке-минорке, плясал и пел песни, веселым был. Ребята Иксан, Курбан, Гилван были наши ровесники, когда подросли, также занимались, кроме работы в колхозе, валенками, переняли отцовское ремесло. Также были гармонистами, как и отец. А Гильван играл на баяне. В нашей деревне семью Миграновых, да не только в деревне, во всей округе их просто уважали.
А тогда, через два месяца после отца, Захар также уехал на фронт. Случилось так, Степана убили, а Захар вернулся домой. Когда приходил к нам, каждый раз сокрушался, даже стыдился, как будто был виноват в том, что он дома, А Степана нет. Всегда упрекал себя тем, что вернулся домой даже не раненным. Говорил: «Мне стыдно к вам приходить, потому что Степан погиб, а я живой остался. Не правильно и не справедливо как-то получается?» В свою очередь, Захар, сколько мог, помогал нашей семье, особенно такой обувью, как валенки.
Только два письма
Два последних дня, прожитых дома, отец не сидел без дела, ни одной свободной минуты. Подремонтировал все валенки, сколько было, детские и взрослых. Готовил для нас обувь. Это опять же лапти. Одновременно учил плести лапти старшую в семье, пятнадцатилетнюю Анну. Анне в последствие, конечно вместе с матерью, пока мы подрастали, пришлось выполнять отцовскую работу и заботу над нами.
Собираясь в армию, отец беспокоился и переживал за нас, за свою семью. «Как же ты, Марина, одна с ребятишками-то жить будешь?» – говорил он матери. Она отвечала: «Уж как все, так и мы! Хлеб пока есть. Летом ребята в колхозе работать будут. Может сколько-то и заработают. С голоду возможно не умрем. А там, бог велит, тебя домой дождемся.»
17 января 1942 года отец уехал, от него было только два письма. Первое из Тоцких лагерей, где их готовили около месяца для отправки на фронт.
Второе — в марте. Писал, что приехали в город Ржев Калининской области (ныне Тверская) и сразу попали под бомбовый удар немцев.
В апреле месяце в деревню родителям пришло письмо от Чухарева Федора Ивановича. Он уезжал из дома вместе с отцом и пока, по-видимому, находились вместе. К сожалению, это письмо от Федора было также последним. Тогда он, Федор, писал: «Из Ржева довезли до города Нелидово (на Ленинградское направление). Степан попал в группу, которую направили через линию фронта».
Примерно то же самое в 1943 году подтвердил Семен Трапезников, который был вместе с отцом. Домой вернулся с обмороженными ногами.
Пока все тот же 1942 год. Май месяц слез, тревог, надежд и ожиданий писем, весточки.
А писем нет. И от отца нет, и от сына Саши. Их тоже забрали в армию вскоре после того, когда в январе проводили отца.
Саша и Виктор Поспелов были отправлены на фронт в начале марта, тогда же 1942 года прямо со школьной скамьи или из десятого класса. Да и путь на фронт получился тот же, что и у отца.
Сначала Тоцкие лагеря, письмо из города Нелидово. То же Ленинградское направление. Все это еще больше придает основания для беспокойства нашему дому, нашей семье, не говоря уже о матери, ее изнывающему, больному сердцу.
В дом приносят извещения
В начале июня две почты одновременно, страшные смертельные вести. В дом принесли казенный конверт, в нем бумажка-извещение. Мать читать не может, нет сил держать в руках листок, глаза застили слезы. В извещении казенные, холодные слова краткого текста: «Ваш муж, Чухарев Степан Васильевич, не вернулся с боевого задания.: Зачислен в списки без вести пропавших.» Мать не в силах унять себя, сдержать слезы, плачет, громко рыдая. С ней рядом сидит бабушка наша, Секлетенья Семеновна, мать Степана Васильевича. Хотя и сама также плачет, заливается слезами, в то же время уговаривает свою сноху Марину, просит, чтоб та успокоилась.
В доме горе. И тут, как будто специально, в дом вошла (просто назовем ее одной буквой М.) и прямо с порога, как молотком по голове, бухнула матери: «Марина!. Твоего Саньку убили!!! Я в сельсовете в Сафоновке была, похоронку на него видела.» .И сама быстро, вышла за дверь. Мать без чувств повалилась на пол. Но рядом сидевшая бабушка, не упустила ее. Своими старенькими, но еще довольно сильными руками, она успела подхватить обмякшее тело матери. Пытаясь .посадить обратно на деревянную кровать, бабушка громко закричала: «Марина, опомнись! Не умирай! Марина, опомнись! Марина, ты меня чуешь! Неправду она сказала! Живой твой Саня, опомнись! Она сказала неправду!» Сколько было силы, трясла, шевелила, поднимала, усаживала, опять трясла, поднимала и шевелила, то ее руки, то сгибала и разгибала ее тело. При этом одновременно приговаривала то: «Помоги Господи! Господи спаси и помоги!» — то: «Марина! Марина! Очнись, опомнись!».
И так может одну, а может и две-три минуты, пока к матери не вернулся признак жизни. Вздох и, стон. Снова вздох, вперемежку со стоном. Наконец дыхание выравнивается. Мать тихо плачет. Таки успела все же бабушка вернуть, можно сказать с того света, маму.
Помнить нужно всех
В действительности тогда в Сельском Совете никакой похоронки небыло. Было только извещение, где было написано: «Ваш сын, Чухарев Александр Степанович, без вести пропавши». Значит, есть надежда, что может еще жив
Примерно, через месяц полтора, от Саши пришло письмо. Писал, что ходили в разведку в тыл к немцам, да оказались в окружении, едва выбрались вместе с Виктором Поспеловым. Но к своим в часть не попал, так как ранило в ногу и попал в госпиталь. По этой причине, по-видимому, сюда нам прислали такое извещение, что Чухарев, как без вести пропавши. Позднее оказалось, согласно этого извещения, Александр Степанович был записан, как погибший, в Книгу Памяти, в военкомате. В действительности Саша был на фронте до окончания войны, остался жив, вернулся домой. Работал сначала в Калмашской средней школе, а затем, в Ярославской, как учитель по немецкому языку (на фронте был переводчиком). Позднее, уехал в город Братск. Работал на строительстве Братской ГЭС. Умер в 1996 году. А Виктор Поспелов, друг Саши со школьной скамьи, также остался жив. После окончания войны остался на Украине, где окончил медицинский институт, работал в одном из районов Киевской области, заведовал районным здравотделом…
Отец наш, Степан Васильевич, как и тысячи других таких же, как он, записан в Книгу Памяти. Эта Книга Памяти останется живым. Живым надо знать и помнить, кто и какие они были эти люди, которые гибли на полях тех кровавых сражений.